Одним из самых интересных инклюзивных культурных проектов, появившихся в Свердловской области за последние годы, является театр-студия “Ora”. Этот коллектив не боится ставить перед собой самые сложные творческие задачи и отличается своим изначальным стремлением к действительно высокому уровню профессионального мастерства.
Об истории театра-студии и людях, которые в нем работают, я побеседовал с руководителем театров “Ora” и “Шарманка”, режиссером Ларисой Абашевой:
— Начну вот с чего, пожалуй: однажды мне довелось увидеть вживую выступление вашего театра. Это было в 2016 году на фестивале “Inclusive art”, спектакль «Цирк Принтинпрам имени Даниила Хармса». И надо сказать, увиденное меня приятно впечатлило. Это была такая визуализация произведений Хармса, которая вполне соответствовала моему собственному ощущению от творчества этого писателя. Резкая, “непричесанная”. Очень интересно и свежо.
— Да, я помню это выступление. Тогда мы показывали фрагмент, не весь спектакль. Но эта постановка такова, что постоянно видоизменяется. Она состоит из нескольких номеров, на которых мы изучали и отрабатывали различные театральные формы. Начинали с простого, а со временем все больше расширяли и усложняли эту работу, она постоянно эволюционировала.
— Я сейчас не столько про эту вещь хотел спросить, сколько поговорить о Вашем личном авторском видении. Что оказывает на него наибольшее воздействие извне, чем Вы вдохновляетесь? Понятно, что все мы несвободны от влияний, и у каждого есть какие-то эталонные образцы, любимые авторы и произведения, на которые мы ориентируемся, даже когда создаем нечто абсолютно свое.
— Для меня это кино, в первую очередь. У меня три высших образования, и по одному из них я как раз кинорежиссер. Очень люблю и ценю это искусство, и в собственном творчестве стараюсь соединять приемы театра и кино. У второго, как Вы понимаете, шире возможности, больше выразительных средств. А если говорить о любимых кинорежиссерах, то у меня много предпочтений. Например, Дэвид Линч и Ларс фон Триер.
— То есть Вам больше по душе интеллектуальный кинематограф?
— Не только. С таким же удовольствием я могу смотреть и легкие игровые фильмы, комедии.
— Хорошо, давайте теперь перейдем к названию Вашего театра. “ORA” – это что? Аббревиатура, или нечто иное?
— Нет, тут вот какая история была: когда я стала руководителем театра, он назывался “Жизнь”. Но мне это название не нравилось, я считала его слишком банальным. И поэтому решила выяснить, как то же самое понятие выражается на других языках. И вот нашла слово “ora” – это и есть “жизнь”, но на языке маори, коренных обитателей Новой Зеландии. А есть еще и второй момент – на итальянском языке слово “ora” означает “час”. И получается своеобразная игра слов. Название нашего театра можно понимать, как “жизнь за час” – то есть как раз то, что и видит зритель, приходя на театральную постановку.
— Театр у Вас инклюзивный, а сколько именно актеров, имеющих инвалидность, в нем числится?
— Точную цифру сходу не назову, но около 35 человек. А всего в театре занято порядка 50 актеров. Среди тех, кто имеет инвалидность, преобладают люди с нарушениями опорно-двигательного аппарата – как врожденными, так и полученными в результате травм. Но кроме них есть несколько незрячих и несколько практически глухих.
— А как Вы, вообще, начали работать с инклюзивным театром? Это Ваша инициатива была?
— Получилось так, что в 2015-м году меня пригласили в жюри одного фестиваля театрального творчества людей с инвалидностью, в котором участвовали любительские коллективы. Не помню, как фестиваль назывался, но его фонд “Верба” организовывал. Увиденное произвело на меня неприятное впечатление – я вообще очень скептически отношусь к тому, что делает большинство таких театральных групп. И после завершения показа я прямо сказала, что могу здесь оценивать только энтузиазм, поскольку выступавшие не продемонстрировали ни мастерства, ни действительного творчества. Думаю, там многие на такие слова обиделись, однако же вскоре фонд “Верба” пригласил меня поработать с инклюзивным коллективом, как профессионала. И я согласилась.
— То есть Вы согласились, потому что ужаснулись, получается?
— Выходит, что так. И мое первое знакомство с теми, кого довелось обучать, тоже было непростым. До меня в театре “Жизнь” работало еще три руководителя, и все ушли оттуда, ничего не добившись. У людей с инвалидностью, с которыми они занимались, отношение было совершенно потребительское и пассивное. Такое, знаете, убеждение, что все вокруг им чего-то должны. А я не стала с ними миндальничать и пытаться угодить, и повела себя жестко. Первым делом приучила их к дисциплине, одновременно стала прививать активное творческое мышление.
— То есть выступили в роли этакого Карабаса Барабаса?
— Да, практически Карабаса Барабаса. И актеры меня очень невзлюбили поначалу, но когда воспитательные меры дали эффект и у моих подопечных действительно стало что-то получаться на сцене, появилась конструктивная мотивация, отношение ко мне сразу изменилось. Такая вот инклюзия.
— На самом деле, все совершенно правильно. Вы не стали делать скидок на инвалидность, внушать этим людям иллюзии. Просто предоставили им возможность проявить себя и создали необходимые для того условия. А ведь бывает и так, что инклюзия понимается превратно, и некоторые ее не в меру рьяные поборники начинают всячески педалировать “особость” имеющих инвалидность, пытаться ставить их в привилегированное положение. И получают результат далеко не позитивный, если вдуматься.
— Я знаю о таких вещах.
— Давайте теперь вот о чем: в Вашем театре с актерами работают исключительно профессионалы?
— Да, я с самого начала стремилась к этому. А в последнее время таких профессионалов у нас стало еще больше, благодаря средствам, полученным от Фонда президентских грантов и фонда CAF. Мы смогли пригласить очень хороших педагогов, что было весьма кстати, потому что и число актеров в нашем театре растет.
— А с фондом “Верба” Вы тоже продолжаете работать?
— Нет, наши пути в прошлом году разошлись, и это к лучшему. Просто наступил момент, когда “Верба” стал создавать больше помех, чем приносить отдачи. Да и полноценного партнерства и взаимопонимания между нами никогда не было, по сути.
— Как реагирует зритель, впервые посещающий спектакль театра “Ora”, на то, что у Вас играют актеры, имеющие инвалидность?
— Здесь есть проблемы. Думаю, мы теряем из-за этого часть потенциальной аудитории. Многие любители театра считают, что от актеров с инвалидностью вряд ли можно ожидать профессионализма. И уверены, что будет делаться акцент в первую очередь на инвалидности выступающих, эксплуатироваться чувства жалости, сострадания и так далее. Как раз то, о чем мы уже немного говорили. И такие опасения зрителей не на пустом месте возникают, под ними есть веские основания. Это еще одна причина для того, чтобы постоянно повышать уровень мастерства и ломать сложившийся стереотип.
— Какой собственной базой располагает Ваш театр и где уже доводилось выступать?
— Сейчас наши возможности возросли, поскольку мы получили гранты из фондов, о которых я уже упоминала. Нам удалось не только привлечь в театр новых профессиональных педагогов, но и начать выделять гораздо больше средств на костюмы, декорации и другие элементы оформления. Репетируем в помещении, предоставленном Министерством социальной политики области. Раньше репетиции проходили в здании Камерного театра. Ну, а если говорить о выступлениях, то у нас были самые разные залы, и не только в Екатеринбурге. Нам доводилось выходить на сцену нижнетагильского Театра драмы, московского Центра имени Мейерхольда.
— Насколько я знаю, есть в Вашем активе еще и “open air” с постановкой «Шекспир. Сонеты. Средневековое действо.»
— Да, и с нею же мы выступали в клубе “EverJazz” в прошлом году. Мы вообще стараемся исследовать любые сценические пространства. Главное, чтобы то, что мы хотим показать зрителю, было уместно на выбранном пространстве и гармонично с ним сочеталось.
— К сожалению, я знаком не со всеми работами Вашего театра. Расскажите немного о последней постановке “Бородино. Наброски людей”. Я только слышал о ней немного и не в курсе, что она из себя представляет.
— О, да. Над этим спектаклем я работала долго, его идея возникла лет пять назад, наверное. Для того, чтобы воплотить замысел, мне пришлось проштудировать очень обширный исторический материал – письма, дневники, мемуары современников и участников Наполеоновских войн. Получившуюся в итоге вещь нельзя назвать абсолютно достоверной и документальной, конечно. Но я считаю, нам удалось передать основные мысли, снять лоск мифологии с зачастую неприглядной и очень суровой реальности событий тех лет. Показать трагедию “маленьких людей”, становящихся расходным материалом, винтиками в машине, управляемой сильными мира сего. Реакция на этот спектакль была очень неоднозначной. Кто-то уходил из зала, не досмотрев и до середины. Другие переживали своего рода катарсис, даже плакали. Но равнодушных практически не было, так что я считаю “Бородино. Наброски людей” большим успехом наших коллективов. Говорю во множественном числе, потому что над этой постановкой работали и театр “Ora”, и театр “Шарманка” – в настоящее время они стали, по сути, единой командой, и их уже сложно разделять.
— Ведется ли сейчас работа над новыми спектаклями, которых зритель еще не видел?
— Конечно. Следующим в нашем репертуаре станет спектакль с названием “Зверь” по пьесе Михаила Гиндина и Владимира Синакевича. Кстати, это будет у нас первая вещь, поставленная по чужому сценарию. Очень сильная, глубоко психологичная но эмоционально тяжелая история постапокалиптического мира, повествующая о деградирующем, переживающем упадок обществе.
Михаэль Трауриг
